Эмиль Гарипов. Интервью
Лететь на интервью с Эмилем Гариповым в Челябинск — это, ну, честно, в чем-то необычно. Сегодня вратарь — в черно-белых цветах, в очередной раз в своей карьере — в конкуренции с сильным европейцем, и в команде, у которой многое может получиться в этом сезоне. А тем временем другие вратари в «Ак Барсе» до рекордов казанского воспитанника — сыгранных матчей, побед да сухарей — доберутся еще не скоро. Не в минус им — это лишь сухие цифры, да и к девяти сезонам, которые провел в Казани Гарипов, пока никому приблизиться вплотную не удалось.
Один из знакомых журналистов предупредил: «Непростое будет интервью». Посоветовал, к каким темам подойди аккуратнее — потому у порядка вопросов был и план «А», и «Б», и другие. Однако разговор завязался сам собой с первой минуты нашего знакомства — и продлился два часа — говорили и о хорошем, и о плохом. Приятно было то, что Гарипов — не только новый герой проекта, но еще и его читатель, о чем он сообщил в самом начале нашей беседы, подкинув еще одну интересную тему про вратарей к обсуждению.
Когда ты не можешь встать с кровати, не заплакав — это убивает психологически
— Чего там Коварж тебе нарассказывал? Не говорил Билялетдинов, чтобы ему в лоб бросали, — смеясь, начал разговор Эмиль, не дожидаясь первого вопроса.
— Не говорил?
— Да не было такого. Я же был в «Ак Барсе» тогда. Не слышал, чтобы на собраниях Билялетдинов такое говорил. И для вратаря ничего такого нет в том, что ему в голову бросают.
— Прямо ничего такого?
— Мне за тренировку раза три минимум попадает в голову.
— Якуб же не сам это придумал — ему брат прислал сообщение, а брату кто-то сказал, видимо, из «Ак Барса».
— Кто у нас чех был в команде? Секача не было тогда.
— Может быть, глухой телефон получился?
— Вот ты знаешь Билялетдинова? Видно по нему, какой он человек? Я сомневаюсь, что он будет говорить такие вещи, что вратарю надо в голову бросать. И смысл? Ну, бросили в голову вратарю — ну и что? Ты же настолько сконцентрирован на игре, что тебе по барабану.
— Шлем слетит, момент продолжится, вратарь потеряет фокус?
— Смотри, у тебя есть шанс — бросаешь с ползоны. Что выберешь — забить или бросить Коваржу в голову?
— Забить.
— Ну. Игрок же не думает: «Не буду забивать, лучше в голову как дам ему». А вообще, если вратарь находится в правильной позиции, ему часто будет в голову прилетать.
Мне тренер говорил: «Если в голову попала — радуйся, значит, ты в правильном месте находишься».
— Две недели назад ты уже в четвертый раз играл против «Ак Барса». И сделал первый шатаут за последние десять месяцев — в супер особенной для тебя игре. Как спалось перед матчем?
— Нормально, на самом деле. Первый год было тяжело мне. Это уже не тот «Ак Барс», из которого я уходил, многих людей нет. Альберт Яруллин, брат мой, со мной уже.
— К какой минуте игры у тебя из головы ушла мысль о том, что ты играешь против «Ак Барса»?
— Минуте к пятой-шестой. Я просто играл от броска к броску, как мне говорил Симо, наш тренер вратарей. Отбил — следующая, отбил — следующая. Я не думал, что на 57-й минуте будет. Как говорил Майк Тайсон: «Если ты подавишь огонь — он может спасти тебе жизнь, а если ты его распустишь, то он все сожжет». Нервы — это огонь. Надо обуздать их и свои эмоции. Если ты горишь, какой бы ты сильный ни был, уставать начинаешь быстро, забывать, чему тебя учили.
— Что за человек Симо Вехвилайнен?
— Хороший человек. Нашли с ним общий язык. Он понимает, что я уже немолодой вратарь, поэтому он не меняет меня, а подсказывает отдельные моменты. Делает тренировки очень комфортные. Я ему благодарен за это.
— Когда голкипер в 30 лет попадает под нового для себя тренера вратарей, там уже больше работы над психологией и уже совсем мелочами — в технике, так?
— Сане Еременко сколько лет было, когда он в «Динамо» перешел? Тридцать два или тридцать три?
— Тридцать один.
— Его же переделал полностью Рашит Давыдов. Так что больше зависит от самого вратаря — хочет ли он этого.
— Когда Яруллин в мае подписал контракт с Челябинском, ты был первым человеком, кому он позвонил, чтобы сообщить об этом?
— Ну, все равно я знал, что он может перейти из «Ак Барса» в «Трактор», хотя одно время не совсем верил в это. Конечно, я очень обрадовался, когда мы с Альбертом оказались снова в одной команде.
— В чем разница между тем, чтобы быть близкими друзьями и быть братьями по вере?
— Недавно был момент — в игре с Уфой — там счет же уже был 0:4, вроде, я встал в ворота. Гранлунд бросил, Альберт лег под шайбу, ему в ногу попало, и его унесли. Я тогда заплакал. Мне стало так же больно, как ему. Наверное, вот это.
— Сколько лет вы дружите?
— Лет десять-одиннадцать.
— Можешь рассказать историю, которая характеризует его таким, каким знаешь ты?
— Я не могу, не спросив его разрешения, рассказать что-то про него или что он сделал хорошего. Неправильно. Может, он хотел бы, чтобы никто не знал.
— Мне рассказали, что в «Тракторе» сейчас идеальный командный микроклимат...
— Правда, очень хорошие ребята собрались. Альберт Яруллин, Леха Потапов, Андрей Стась, все остальные ребята. Заслуга генерального менеджера и главного тренера — они подбирают игроков. Если ты будешь брать игрока, не зная, что у него плохой характер — рано или поздно он все равно проявит свой негатив. Многие тренеры звонят в предыдущие клубы, узнают, какой игрок в коллективе, как себя ведет в такой ситуации, как в другой ситуации. Когда меня брали в Омск, очень многим ребятам из Казани звонили, узнавали про меня. Сейчас в Челябинске не могу ни про одного человека сказать плохо.
— А если игрок — супертоп, но характер — говно, стоит его терпеть руководству?
— В таких ситуациях тренер должен быть грамотным психологом. Должен подавлять его негативные действия. Ни одна команда не выиграет, если у тебя плохой коллектив. Саня Свитов рассказывал, что в Уфе у них был суперколлектив, когда они выиграли. В Казани два Кубка еще до меня — суперколлектив. Когда мы выиграли — это прям семья была. Ты видел победную раздевалку? Ну это семья была! Все жены, родители, все спустились в раздевалку.
— Если бы на скамейке у «Ак Барса» сейчас был Билялетдинов, а не Квартальнов — это была бы другая игра для тебя?
— Ушел бы я, если бы был Билялетдинов? Вот такой вопрос надо задавать сперва (смеется)... Думаю, конечно, это была бы другая игра.
— Про «ушел бы» обязательно кто-нибудь скажет — «конечно, не ушел бы, его агент — зять Билялетдинова».
— Ты думаешь, Билялетдинову можно навязать игрока, тем более вратаря, который не ловит, и чтобы он его держал в команде?
— Наверное, нельзя?
— Конечно, нет!
— Когда в последний раз тебе удавалось пообщаться с Зинэтулой Хайдаровичем?
— В Казани. Мы гуляли с семьей, а он шел с супругой. Я подошел, ну, как подошел — подбежал, поздоровался, мы с ним пообщались. Билялетдинов — очень важный человек в моей спортивной карьере. Многому меня научил в плане хоккея и в отношении к делу. У меня были всякие моменты в жизни, и он относился ко мне с терпением.
— Моменты хоккейные или другие?
— Нет, не хоккейные.
— Можешь привести пример?
— Это плохие примеры. Нет, не скажу. Но за это я ему очень сильно благодарен.
— Если мы с тобой будем говорить только о том, как важно бабушек через дорогу переводить и помогать бездомным животным — короче, обо всем хорошем — то по статистике процентов пять аудитории все равно будут хейтить твое мнение в комментариях.
— Я давно не читаю комментарии. Раньше читал.
— Какую самую большую чушь о себе видел?
— То, что я из-за отца играю в первой команде. Ты представляешь, кто должен быть отец, чтобы тебя из-за него взяли в «Ак Барс»?
— А кто должен быть отец, чтобы у тебя во всех «регулярках» за «Ак Барс» процент отраженных был выше 92?
— Всегда так к своим относятся. Я не скрываю — я всегда мечтал играть в Казани. Я очень люблю этот клуб. И людей люблю, которые приходят на арену. И арена родная. А потом такие ситуации происходят, как у меня произошла. Сам я бы никуда не перешел из «Ак Барса». Я бы не смог оставить Казань. Для меня все комфортно там было.
— Ты пробовал переосмыслить историю твоего расставания с «Ак Барсом»? Поставить себя на место менеджмента, подумать о том, что просто так сложились обстоятельства? У тебя — огромный контракт, и ты только восстанавливаешься от травмы, а Рейдеборн и Билялов играют хорошо, и зачем что-то менять?
— Во-первых, мне в принципе проще относиться к ситуации, потому что я понимаю — то, что тебе предначертано, не может не случиться. Три года назад кто-нибудь мог представить, что мы с Яруллиным будем играть в «Тракторе», да еще так, что я сначала уйду в Омск, потом в «Динамо» и только потом в Челябинск? Видишь, как все происходит. Момент, конечно, неприятный, но я ни на кого не обижаюсь. Дмитрий Вячеславович — хороший мужик, честно. С ним у меня проблем вообще не было. Вячеславыч — хороший мужик.
— «После прихода в „Ак Барс“ главного тренера Дмитрия Квартальнова Эмиль пытался сам составить для себя план восстановления и уезжал самовольно на лечение в Германию. При этом на тренировках вратарь отказывался выполнять определенные упражнения, считая, что они могут ему навредить». Что из этого близко к истине?
— Считал, что упражнения могут навредить.
— Что за упражнения такие?
— Я просто сейчас все расскажу тебе. Финал с ЦСКА. Я играл с травмой. Мы прошли Челябинск в финале конференции, пошли в баню — обычное восстановление после нагрузок. На следующий день была тренировка, начали готовиться к финалу. Я пошел приседать. С утра встаю — и просто не могу надеть носки.
— Не можешь надеть носки — почему?
— Не могу нагнуться — спина болит. И сидя тоже не могу. Мне братишка мой одевал носки. Я думаю: «Сейчас же финал. Как играть? Что делать?» Массажисты сделали, что можно было — вроде отпустило, но я играл на травме — и на уколах. Мы выиграли Кубок.
Потом межсезонье, я готовлюсь-готовлюсь — и у меня пошла боль в спине. Приезжаю на сборы, мне укол делают — я тренируюсь и играю. Опять болеть начинает, опять укол делают — тренируюсь и играю. Мы едем к врачам, меня смотрят, делают снимки — а у меня грыжа была с 20 лет, вот, говорят, она и болит. Назначают лечение, мне ничего не помогает.
Мне говорят: «Едь в Германию», я говорю, что не поеду, мне надо тренироваться, играть, но в итоге все-таки поехал в Москву. Там говорят — это вообще не грыжа, у тебя вот это и вот это, делают укол — и мне не помогает опять. Тут я уже не выдержал и поехал в Мюнхен. Я не мог поехать через клуб, потому что хирурга, который работает с клубом, надо было ждать неделю или две. А у меня настолько болело, что я спать не мог. Стоять не мог, сидеть не мог, уже голеностоп начал отказывать — знаешь, когда мурашки такие идут, немеет нога? Вот такая фигня началась. Это был уже январь. Мне в клинике в Мюнхене сделали укол, провели реабилитацию семь дней, меня отпустило.
Возвращаюсь в Казань. До плей-офф где-то месяц или даже полтора, меня спросили: «Будешь играть?», я говорю: «Буду». Начинаю тренироваться, но становится еще хуже. И очень сильно начинает неметь нога. Тут я встречаю человека, который мне говорит: «Эмиль, не рискуй, ты первым делом — человек, и после хоккея у тебя тоже есть жизнь». Я спрашиваю у доктора из Мюнхена, что будет, если я буду играть в таком состоянии. Он сказал, что будут большие проблемы с голеностопом.
Я сам понимал, что в таком состоянии я физически не готов, потому что на тот момент из целого месяца три недели не катался. Делать хуже себе и клубу я не хотел. Конечно, в первую очередь я не хотел делать хуже себе — потому что эта боль на протяжении семи месяцев, когда ты не можешь встать с кровати, не заплакав — это убивает психологически.
В конце концов мне поставили диагноз вообще другой. Нашли нерв, который был сдавлен. Сделали мне операцию. Назначили трехмесячную реабилитацию, я ее прошел, а перед летними сборами в Казани я подумал — дай-ка я пройду подготовку к сборам у них в клинике в Мюнхене. У них центр реабилитации — вышка! Тренируюсь, три-четыре дня проходит — чувствую, что-то не то. Дискомфорт. Но вроде не болит ничего. Думаю, пока здесь, проверю пах. Делаю обследование, мне говорят — у вас дыра вот такая вот в мышцах. А боли не было.
— И что делать с таким?
— Прооперировали, поставили сетку специальную, прямо в мышцу. Возвращаюсь к началу сборов в «Ак Барс», а в Мюнхене мне врачи сказали, что после таких проблем со спиной — вот это, это и это делать нельзя. Приседания не надо. Становую не надо. Я раньше-то не приседал особо и становую не делал. Команда уехала в Нижнекамск, а мне дали план подготовки, и я в ней становую тягу заменил другим упражнением.
Сказал об этом, на что мне ответили, что я — лентяй.
Что я обманываю.
Что не работаю.
Говорю, что переживаю за свое здоровье.
А мне отвечают такой фразой, не скажу, кто:
«А ты знаешь, что хоккеист здоровым не бывает?»
— Так в итоге в Мюнхен ты все-таки сам ездил без ведома Квартальнова?
— Ну, как я мог ездить самовольно при Квартальнове, как об этом написали, если все мои поездки в Германию были до того, как Дмитрий Вячеславович пришел в «Ак Барс»? Я ездил еще при Билялетдинове, в декабре, потом в феврале на операцию, и летом на реабилитацию — мне же дали до 1 августа время на восстановление.
— Еще писали о том, что вся вот эта история с Мюнхеном — за твой счет.
— Нет, операция была за счет клуба, спасибо им большое. Реабилитация, которую я проходил в июле, я сам оплачивал — меня же не клуб туда отправил, а я сам поехал.
— Ну вот это «сам поехал» и превратилось в «самовольно»?
— Я же в отпуске поехал. То же самое, если бы я на Мальдивы улетел.
— Ходили слухи, что «Ак Барс» тебе предлагал занижение контракта, и тогда бы ты остался в Казани.
— Ходили слухи, что меня даже на драфт отказов хотели выставить! Занижение — нет, не предлагали. На каких основаниях мне могли понизить контракт? Вот смотри. Мы выиграли Кубок, я сыграл 22 игры в следующем сезоне, 14 выиграл, играл с травмой все это время. Потом прооперировался. Пропустил почти год. Если бы мне предложили — давай мы тебе даем два года, но ты занижайся — я бы, конечно, занизился! Если бы мне «Ак Барс» предлагал меньше денег, чем другая команда, я бы, конечно, остался — это мой родной клуб! Мне там хорошо всегда было. Я там чувствую себя хорошо. А эти выдумки — ну ты же понимаешь, для чего это говорят? Чтобы с себя убрать ответственность, мол, вот ему предлагали, а он сам не согласился. И в этом году говорили, что меня в Казань звали, а я принял решение пойти в «Трактор».
Я рад, что я в «Тракторе». Я очень рад, что я в «Тракторе». Я буду биться за команду и за город. Но в Казань меня в этом году не звали — это неправда.
Сказать: «Пацаны, вы че не забиваете?» или наорать на кого-нибудь — не мой стиль
— Расскажи, как ты впервые в жизни в 28 лет уехал жить и играть в другой город.
— Я вообще первый месяц не понимал, что со мной происходит. Было ощущение, что куда-то уехал в поездку. Какая-то апатия была. Думал: «Что я здесь делаю?» Хорошо, что в Москве есть друзья, братья — бойцы, борцы, они мне помогали очень. Со временем это все ушло.
— «Авангард» выпустил сюжет про тебя, там есть эпизод, как Хартли забирает у тебя клюшку и показывает, как нужно принимать шайбу, обрабатывать и отдавать. В «Ак Барсе» же ты особо и не играл клюшкой?
— Мне говорили всегда: «Че ты там делаешь, за воротами, останови ее и езжай назад!» (смеется). А у Хартли на этом система строится. Первое время тяжело было, но потом уверенность пришла. Надо слушать игроков, они говорят, что делать надо: «Дальше!», «Ближе!», «Сильно!», «Оставь!».
— Как ты считаешь, насколько важно, чтобы психология команды и психология вратаря совпадали или дополняли друг друга? Вряд ли любой команде подойдет вратарь-лидер, как Бирюков или Коварж?
— Я сам по себе не совсем обычный вратарь, могу пообщаться, могу поприкалываться, но... Все равно ты должен концентрироваться на своей работе. Если ты будешь распыляться — в какой-то момент может не хватить эмоций для твоей работы. Ты должен выходить, показывать свою лучшую игру — а дальше будь что будет. Забить ты не можешь. Можешь не пропустить. Иногда думаешь: «Блин, 0:1 проиграли, че там в атаке не могли сыграть нормально?» А значит там вратарь хорошо сыграл — это раз. Два — распыляться не надо. Вообще игра вратаря — очень проста. Нужно просто довести все до автоматизма и не думать ни о чем.
Для меня пример — Петри Веханен. Камень. Вообще непробиваемая психология. Я не понимал, если честно, какие чувства он испытывает, какие эмоции.
Петри Веханен выиграл Кубок Гагарина в Казани за восемь лет до того, как то же самое удалось Эмилю Гарипову
— Ты не из тех вратарей, кто может «поговорить» с командой?
— Нет. Сказать: «Пацаны, ну че вы не забиваете, ну давайте забивайте», наорать на кого-нибудь — это не мой стиль.
— После обмена из «Авангарда» в «Динамо» ты сказал в интервью: «Я догадываюсь, в чем причина. Не хочу озвучивать». Я слышал, что была такая история: якобы ты после игры с Уфой в раздевалке заступился за Шумакова — тот вылез на ворота, его снес Панин — и ты «пиханул» команде, мол, почему никто не подрался?
— Был такой момент, но я не буду всего рассказывать. Не хочу из раздевалки ничего выносить.
— Ну так до тебя кто-то уже вынес. Мне даже не один, а два человека эту историю рассказали.
— Я спросил нескольких ребят — почему никто не подъехал к Панину и хотя бы не толкнул его? У меня не было ненависти к Грише — мы вообще с ним общаемся — но это хоккейные моменты, в которых иногда нужно поступать вот так. Я точно не «пихал» всей команде — значит, кто-то еще услышал.
— В любой команде так должны поступать?
— Есть команды, в которых тренеры запрещают так делать. Подъедешь, удалишься.
— Был разговор с руководством на тему «занимайся, пожалуйста, своим делом»?
— Нет. В лоб тебе никто ничего не скажет. Это я привык, что мне в Казани при Билялетдинове все говорили в лицо, если я в чем-то кого-то не устраивал — и я понимал, что надо исправляться. Хотя у меня залетов особых не было.
— Твоя последняя игра за Омск против «Спартака» закончилась поражением в овертайме 1:2 при равной игре. Говорят, что этот матч был чуть ли не решающим в вопросе, оставлять тебя или нет — потому что Грубеца чуть ли не на следующий день подписали.
— Ничего не предвещало, честно. Я спокойно играл. Я вообще в интернете о переходе Грубеца прочитал. Мне никто претензии не высказывал, для меня это было неожиданно — но получается, что менеджмент «Авангарда» — молодцы, они угадали с этим обменом, раз Грубец выиграл Кубок Гагарина с командой.
— Но это было позже, а тогда выглядело странно, что в «Авангард» едет вратарь, у которого на тот момент в «Куньлуне» было 9 поражений из 10, а ты был в топ-5 по коэффициенту и три игры на ноль сыграл. Вот я и пытаюсь выяснить у тебя, действительно ли все так внезапно было и ничего не предвещало?
— Помнишь, писали, что мы с Секачем подрались после игры с «Динамо»? И что у меня конфликт с игроками?
— Насколько я знаю, это — полная чушь.
— Полнейшая чушь. У нас столько ситуаций было, когда мы играли вместе в «Ак Барсе» — и из-за него забивали, и из-за меня забивали — вообще не надо на это реагировать. Он тоже подумал, что я на него психанул, ударил клюшкой об борт.
— Погоди, началось с того, что «Динамо» забило гол в овертайме из-под него, и якобы ты на него клюшкой замахнулся?
— Да, забил его игрок. Но я не замахивался на Секача. Я об борт ударил клюшкой и ушел в раздевалку. Все.
Раздеваюсь, он ко мне подходит: «Зачем ты на меня злишься?»
Я говорю: «Сека, давай сейчас не будем разговаривать, давай потом. Я вообще не на тебя злюсь»
Я вообще после той игры на другого игрока злился, не буду говорить, на кого, из-за момента, когда сравняли счет.
— Ну, окей, злился ты на другого игрока. В чем событие, что про это нужно так раздувать историю?
— В том, что мы якобы подрались. Что я якобы замахнулся клюшкой на него — а я не замахивался. Я под трибуной ударил ей еще раз об стену, и она там и осталась в коридоре.
— А в Хабаровске ты вот недавно, уже в «Тракторе», на кого злился, да еще и после победы?
— Я из-за себя психовал. Я считаю, что хороший вратарь не должен создавать такие ситуации для команды. Я после болезни еще, не мог понять, что происходит с организмом — болел же ковидом очень сильно. Вроде два периода играю-играю, потом раз — будто свет выключают. Не хватало меня на всю игру. А после этой игры в следующей за три минуты две забили — поэтому не надо психовать (смеется).
— Команде это не передается?
— Нет. Я зашел в раздевалку, извинился. Я больше переживал из-за того, что я на эмоциях не заметил, как игроки ко мне подъехали — и выглядело, как будто мне стремно им отбивать. Если это было бы реально так — то это некрасиво.
— Чем ты занимался в Балашихе целый месяц после той игры со «Спартаком», пока тебя не меняли, но и не ставили в состав?
— Тренировался. Я же заболел еще, не поехал с командой в одну поездку.
— Как эмоциональное состояние было? Впервые уехал в другой клуб, и все так обернулось?
— Да нормально, кстати. У меня запрет был на обмен, поэтому я мог и остаться — или бы меня расторгли.
— Не в обиду «Динамо» — ты туда поехал, потому что на тот момент это был единственный вариант?
— Нет, были варианты. Но «Динамо» — это был самый конкретный, самый быстрый, и самый ближний вариант. Тем более я не хотел снова куда-то ехать, и рад, что получилось остаться в Москве.
— Есть связь между тем, что Владимир Крикунов был главным тренером в «Ак Барсе» в твоем первом сезоне в команде, и тем, что он тебя хотел тогда к себе в «Динамо»?
— Не знаю, это у него надо спросить.
— Ты с ним не слишком близко общался?
— У нас были обычные отношения «тренер — игрок».
— Про неудачную игру за бело-голубых ты сказал: «Я долго разбирался, что к чему, и, пока привыкал, мое время ушло». Это очень общие фразы, ты мог бы расшифровать, в чем ты разбирался и к чему ты привыкал?
— Хорошему вратарю нужна хорошая команда, и хорошей команде нужен хороший вратарь. Чтобы это все было, тебе нужно наладить коммуникацию с игроками. Чего ждать в том или ином моменте, когда надеяться на игроков, когда — только на себя. Первое время я не мог понять тактику игры. Нельзя просто сказать вратарю: «Стой, лови». Чтобы поймать уверенность, вратарь должен понимать, кто кого будет держать, кто куда побежит или не побежит. В Казани — и в Омске тоже — система была на первом месте.
В «Ак Барсе» я всегда знал, что вон тот игрок у соперника — ему не пройдет передача, там все — цемент, а вот этот игрок — мой — давай, бросай, обводи.
Я не говорю, что в «Динамо» кто-то плохо играл — команда показывала хороший хоккей, забивала много. Мне было тяжело перестроиться, это моя вина — не игроков, не тренеров, а моя.
— Такие частные моменты, как, например, выходы «два в один» — кто должен решать, как играть? Тренер — или вратарь с игроками может договориться, что ему, например, удобнее, если свой игрок будет перекрывать передачу, а того, кто с шайбой, оставит на вратаря?
— Тренер. Мне так удобнее, а другому вратарю — по-другому. Должна быть одна система.
— Многих вратарей раздражает, когда игроки слишком много бросков блокируют, особенно если делают это неправильно.
— Ну, не знаю, мне нравилось, когда Охтамаа блокировал. Или Покка. Мне кажется, из них бы отличные вратари получились (смеется). Такие защитники — мои лучшие друзья в хоккее. Да, есть такие игроки, которые вылетают перед тобой и закрывают тебе обзор. Но у Омска, например, это тоже часть системы — игрок останавливает шайбу и тут же начинает атаку, пока соперники за спиной. А в Казани ближнюю штангу оставляли всегда вратарю, а блокировали дальний угол.
— У меня дальше много вопросов про Ари Мойсанена, ты говорил, что в шесть часов тебе нужно прочитать намаз?
— Да, давай я прочитаю намаз, и продолжим.
Ари Мойсанен делал из Гарипова вратаря топ-уровня в течение пяти лет совместной работы в «Ак Барсе».
— Ари Мойсанен — это тренер, который сделал из подающего надежды молодого вратаря — обладателя Кубка Гагарина и лучшего вратаря «Ак Барса» в КХЛ?
— Конечно, это работа с ним, в первую очередь, и с Сергеем Михайловичем Абрамовым. Это еще и игра команды, и система игры. Знаешь, Ари дал мне понимание момента: я знал, вот так я сейчас сделаю — и мне не забьют. Я был уверен в своих действиях. Я чувствовал ворота так, что вообще никогда на них не смотрел. После его ухода я эту штуку — чувство ворот — потерял чуть-чуть. А там ведь каждый сантиметр важен, и у меня перестало получаться находиться в правильное время в правильном месте. «Right time — right place», как он говорит.
Единственный минус Ари в том, что все, с кем он работает, становятся от него зависимы.
— Почему чувство ворот пропадает, если уходит тренер? Это же техника, а не психология.
— Ари мне всегда говорил: «На тренировке вратарь не должен думать, за него думает тренер». Когда он ушел, я не понимал — правильно я делаю или нет. У меня очень много сил и эмоций стало уходить на то, чтобы понимать это. Плюс тренер дает план на игру. Смотрит на меня. Понимает, что должен дать на вратарской тренировке сегодня, чтобы я играл завтра лучше.
— Первое, что делал с тобой Мойсанен — это выбивал из тебя лень?
— У меня была очень тяжелая борьба с самим собой в то время, когда он пришел в «Ак Барс». Я никого не слушал. Был такой своенравный. С ним я каждый день работал над этим. Над тем, чтобы победить свою лень. Да, наверное он ее из меня выбивал — вместе с Сергеем Михайловичем.
— Какими методами?
— Мог со мной не разговаривать. Я ему тогда писал сообщения: «Все, все, давай, я буду работать».
— Я слышал, что он чуть ли не запрещал тебе телефоном пользоваться?
— А он и запрещал. Перед тренировкой, после тренировки — нельзя было брать в руки телефон. Учил концентрироваться, вместо того, чтобы я ходил, болтал. Еще я мог обижаться сам на себя, пропускал на тренировке — и переставал вообще ловить, прямо специально. Детские такие вещи.
— А ты сейчас «затравной» на тренировках?
— Да. Вообще ненавижу пропускать. Я понимаю, что не будет такой тренировки, где я ни одной не пропущу. Но меня прям раздражают те люди, которые мне забивают, я даже на Альберта злюсь, когда он мне забивает (смеется).
— У Мойсанена ведь тоже не самый простой характер, получается, вы буквально столкнулись лбами?
— Да, но видишь, он меня победил. Сделал из меня профессионала.
— Сколько времени занял процесс притирки друг к другу?
— Года четыре.
— Четыре?! Я думал, ты скажешь, полгода-годик.
— Не-е, минимум три. Помню, у нас был финн — Рюннас, и они с ним на финском постоянно разговаривали. Я даже ревновать начал, говорил: «Нифига себе, ладно я по-английски еще понимаю, но зачем вы на финском-то между собой базарите?». Ну так, прикалывался.
— Что в твоей игре Мойсанен довел если не до идеала, то очень близко к нему?
— Выбор позиции. Чувство ворот. Скорость. Баланс.
— Переучивал тебя кататься?
— Я просто стал быстрее кататься. И на щитках быстро передвигаться. И вставал быстро. После любого броска я всегда знал, какие следующие три-четыре движения нужно сделать. Я не тратил время на то, чтобы думать. Мне бросили — шайба отскочила. Но я уже перед броском знал, что если она отскочит туда — я сделаю это-это-это и буду там, если вон туда — то я — это-это и к штанге. Ари на тренировках создавал игровые моменты, у меня было все отработано до автоматизма.
— Одна из основ игры вратаря — постоянно контролировать шайбу глазами.
— Да. Ари мне всегда говорил: «Вот, only puck у тебя есть».
Судья даже взял шайбу, засунул ее себе в карман — значит, ты туда смотришь.
Всегда должен следить за шайбой, ни на секунду не отрывать глаза от нее.
— А голова-руки-ноги как работают?
— Голова — вниз. Шайба «close to nose». Руки вперед и ближе к корпусу. Со стороны иногда кажется, что вратарь наоборот себя уменьшает, прижимая руки, и мне всегда говорили — почему ты ловушкой не всегда играешь? А ты видел, как Веханен играет? И как я играю? Суть в том, что у тебя не одна ловушка работает, а все тело. А если шайба верхом идет — у тебя же есть еще плечо. 90% бросков идут не выше плеча.
Поэтому ты всегда компактный — со стороны кажется, что ты себя уменьшаешь, а если посмотреть оттуда, откуда полетит шайба, свободного места практически нет. Этого тяжело добиться, потому что тебе надо очень сильно верить своим габаритам. Я смотрю, например, некоторые вратари стоят на штанге — у них все закрыто. Шайба летит мимо, они делают движение, тянутся — шайба попадает в руку и залетает под мышку. А так бы в борт улетела — зачем ее ловить?
— Банальный момент, но все же — ты же знаешь, что если ты идеально играешь по позиции, потом обязательно скажут: «Да че там вратарь, всю игру в живот ему бросали».
— Да. Да! Вот эти все сэйвы огромные (делает левой рукой движение по кругу) — это значит, что ты где-то до этого совершил ошибку. А ты представляешь, насколько идеально вратарь делает свою работу, если ему постоянно прилетает в живот. Ари мне говорил еще: «Никогда не двигайся раньше шайбы. Ты можешь опоздать, да, но раньше — не двигайся никогда». Типа, не гадать. И не думать, куда он бросит. Просто играть по моменту. Я поэтому не люблю, когда мне говорят, кто куда бросает.
— Будешь всю игру думать, что он под блин бросает, а он бросит по-другому?
— Да, и ты не сможешь не думать об этом.
— Расскажи, как меняется работа тренера и вратаря в плей-офф?
— Мойсанен создавал мне все условия. Атмосферу в раздевалке и на льду. Когда мы играли с «Магниткой», у них было одно большинство, когда Коварж открывался у тебя за спиной, ему отдавал Мозякин — и если ты выкатываешься под Мозякина, то ты уже не успеешь за Коваржем.
Ари мне тогда сказал: «Стой на штанге, контролируй передачу, а Мозякин тебе оттуда не забьет».
— Чем ближе к финалу — тем проще тренировки?
— Уже не надо ничего тренировать. Минут 10-15 покатался — и хватит.
— Бирюков рассказывал мне в интервью о том, как Майкл Ленер говорил: «У вратаря не может быть друга-вратаря в команде — ворота одни». Как ты относишься к такому мнению? И что говорил на эту тему Мойсанен?
— Любому вратарю хочется быть первым, это сто процентов. У меня не было такого, чтобы я дружил с другими вратарями — но всегда были просто хорошие отношения. Вообще «дружба» — это очень большое слово для меня. Для меня друг — это очень близкий человек. Поэтому нет такого, что я не дружу с человеком, потому что он вратарь в моей команде — просто так получается в жизни.
Выигрывает команда — все радуются, проигрывает команда — все расстроены. Никакого злорадства. Мне кажется, вратари могут дружить, когда в команду приходит молодой, а там есть уже немолодой основной — как было между мной и Веханеном. Молодой учится у опытного, потом начинает его переигрывать — и опытный уходит. Но чтобы плюс-минус ровесники, и дружить — мне кажется, такого не будет. Либо если человек конкретно идет на роль второго, понимает, что он будет вторым по-любому.
— Насколько тебе нужна сильная конкуренция, которая будет подталкивать тебя к тому, чтобы лучше стараться и больше прогрессировать?
— Каждый год — и в Казани, и потом в «Авангарде», «Динамо» и сейчас в «Тракторе» — у меня была сильная конкуренция. Но другой вратарь никогда не влияет на твою игру — ты сам должен стараться быть лучше.
— У тебя была какая-то одна конкретная игра за «Ак Барс», после которой ты понял — что ты точно способен на многое как вратарь?
— Такое бывает, когда ты играешь подряд семь игр, восемь, пятнадцать, двадцать — и у тебя игра идет стабильно. Чуть вверх, чуть вниз, но не резко туда-сюда. Хороший вратарь — это тот, кто играет стабильно, вот к чему надо стремиться.
— Когда Мойсанена увольняли из Казани, ты мог себе позволить поговорить с руководством на эту тему?
— Нет. Это не моя работа. Конечно, я переживал всем сердцем, но я же не прошу руководителей спускаться и шайбу ловить за меня?
Азеведо попал в маску, я глаз открываю — а он не видит. Думал, все, ослеп.
— Ты помнишь свои мысли сразу после того, как вы повели 1:0 в финальном матче с ЦСКА?
— Да, я посмотрел на время, подумал: «Блин, сколько там еще? 18 минут... Сейчас полетят...». Слава Богу, выстояли.
— А сразу после сирены о чем думал?
— Первые минут десять ничего не понимал. Такое было непонятное состояние. Это мечта — выиграть Кубок там, где ты начинал в шесть лет свой путь в хоккее. Я прошел юниорку, молодежку, Высшую лигу, потом попал в первую команду — а там такие легенды как Морозов, Зарипов, Никулин. Находиться с ними в одной раздевалке это уже была большая мечта для меня. Меня впечатлило их отношение к окружающим, их уважение к врачам, массажистам — всему персоналу. И до сих пор, когда приезжаю в Казань и проезжаю мимо базы — такая ностальгия, охота туда завернуть, все-таки я там почти всю хоккейную жизнь прожил.
Я люблю свой город, свой родной клуб — поэтому для меня этот Кубок всегда будет особенным.
— Помнишь, кому первому позвонил после игры?
— Жене — только она тогда еще была моей девушкой.
— Ее не было на игре?
— Была, но сразу после игры уехала домой. А в раздевалку спускались папа с мамой и братишка.
— Говорят, Кубок Гагарина — очень тяжелый?
— Я чуть не упал, не ожидал, что настолько! Меня реально назад чуть повело, когда я его поднял — но ничего, удержался. Данис Зарипов мне передал его, хотя бы предупредил — он-то в пятый раз его поднимал уже (улыбается).
— Ты дважды сыграл на ноль в чемпионском плей-офф — с ЦСКА и первый матч с «Амуром». Часто говорят, что где-где, а в плей-офф счет каждого матча вообще не важен — это так или иначе победа или поражение в серии. А для тебя?
— Конечно, не важен. Если ты все будешь выигрывать 7:6 или 5:4, это хорошо, но для уверенности, конечно, лучше поменьше пропускать.
— Банально — но какой раунд был самым тяжелым?
— Первый, потому что приходилось летать в Хабаровск. Пятая игра с «Амуром» поэтому была очень важной: выигрываем — значит проходим дальше, проигрываем — снова летим на Дальний Восток. Выиграли.
— В какой момент ты понял, что твоя команда близка к тому, чтобы взять Кубок?
— Я не думал об этом — просто играл каждую игру. Но когда мы выиграли две игры в Магнитогорске и повели 3:1 в серии, я почувствовал, что у нас действительно сильная команда. С Челябинском была тяжелая, вязкая серия. А финал легко играл. Психологически уже ничего не давило. Нужно было просто хорошо готовиться и показывать свою лучшую игру.
— Почему финал психологически легче? Остановиться в полуфинале же не так обидно, как в шаге от победы?
— Выйти в финал — это и есть основная задача, дальше же уже выходить некуда. Остается только спокойно играть и наслаждаться этим временем. Это очень счастливое время, когда ты играешь финал.
— Тем летом много писали о том, что ты вот-вот и уедешь в НХЛ. Какая была самая-самая конкретика оттуда?
— Филадельфия. Эдмонтон. Флорида. Но только переговоры.
— Переговоры остановились с той стороны или с твоей?
— С моей. Если бы я хотел уехать — я бы уехал.
— Бирюков мне рассказал, что он не поехал в «Айлендерс», когда увидел сумму в контракте с «Динамо». Почему ты решил остаться в «Ак Барсе»?
— Не знаю. У меня все было хорошо дома, и я хотел там остаться. Если бы я был в другой команде, то, может быть, уехал бы.
— Какой плюс к контракту здесь дает факт, что тобой интересуются в НХЛ?
— В моем случае это никак не повлияло. С моей стороны не было такого: «Вот столько не дадите — и я уеду». Я знал, что я останусь в Казани.
— А ты помнишь свой первый серьезный хоккейный заработок?
— Первый год в Казани. В 21 год. Было ощущение — «хочу так всегда».
— Куда ты потратил первые большие деньги?
— Часть родителям. Часть себе.
— А премия за Кубок Гагарина — это самая большая премия в твоей карьере?
— Да.
— До скольки лет «карточка» была у папы?
— А он и сейчас большую часть моего заработка контролирует, процентов семьдесят-восемьдесят. Он знает, что деньги надо не тратить, а сохранять.
— По твоим интервью понятно, что отец — большой авторитет для тебя. Часто к нему обращаешься за советом уже во взрослой жизни?
— Всегда к нему обращаюсь, когда у меня есть вопросы или проблемы. Он очень много для меня сделал. Защищал меня от многого. Научил тому, что я терпеть не могу проигрывать.
— Какую-то большую материальную мечту для своей семьи ты уже исполнил?
— Много всего было. Не хочется рассказывать. Мои деньги — это деньги всей нашей семьи.
— А зачем тебе нужны деньги в первую очередь?
— Деньги — это комфорт. Хочу, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась. И иногда другим людям нужно помогать.
— Ты когда-нибудь жалел о публично сказанных словах?
— Нет.
— Тогда такая цитата из 2014 года: «Ставлю перед собой цель поехать на чемпионат мира. Я же не клоун какой-то, чтобы приехать в Новогорск, поразвлекать людей, потренироваться и уехать домой». Ходили слухи, что после этих слов в сборной сделали определенные выводы про тебя.
— Знаешь, из-за чего было это все? Меня, как всегда, неправильно поняли. Я же говорил про себя — о том, что хочу в сборную, что хочу на чемпионат мира, а не о том, что, мол, зачем меня вызывать, если не брать меня на турнир. И слово «поразвлекать» — это же было не в сторону тех людей, кто работал в сборной.
— Другая твоя цитата: «Мне интересно читать прессу о себе. Я раньше раздражался, сейчас бывает смешно». Можешь вспомнить, что самое смешное читал о себе?
— Когда я перешел в «Динамо», кто-то написал «бородатый пошел по рукам». Иногда смешно, даже когда люди обзываются.
— Как ты относишься к эпитету «непредсказуемый» в свой адрес?
Непредсказуемый — это тот, кто в плей-офф может набухаться и не прийти на тренировку.
Тот, кто может сказать: «Не ставите меня? Окей. Я и тренироваться тоже не буду».
Тот, кто ставит свои интересы выше командных.
Тот, кто может подставить команду.
— А про меня же Вайсфельд так говорил, когда я переходил в «Динамо»? Я, кстати, не знаю, почему он так решил. Хорошо, давай я тебе вопрос задам. Назови мне хоть одного вратаря, не считая Петри Веханена, кто перешел в конце дедлайна в команду и стал там первым вратарем в плей-офф?
— Грубец. Но он стал основным, когда у Бобкова игра не пошла.
— А из российских?
— Не знаю, надо подумать.
— Надо понимать, что вратарь — это чуть-чуть не основной игрок. Ты берешь вратаря — и есть много факторов его хорошей игры. Не только хорошая игра команды. Психологическое состояние — ведь переезд это стресс для спортсмена, да и для любого человека. Комфорт теряется, а вратарю нужен комфорт, чтобы играть.
— Ты же понимаешь, как на это тебе ответят? Спортсмен едет за огромные — для большинства граждан страны — деньги два года пожить в другом городе, чтобы делать работу, от которой не зависит вообще ничего вокруг, и которая, как говорит Илья Брызгалов, «it’s only a game». И еще будет жаловаться, что ему некомфортно?
— Хорошо. Но есть один момент. В определенный момент любого хоккеиста, который хорошо зарабатывает, начинает больше волновать его игра, чем деньги. Я очень долго не мог понять, почему я не могу сыграть так, как я играл раньше. Я не понимал, что надо делать для этого. Да, много кто будет готов уехать в любой город страны, чтобы быть вторым вратарем, или проигрывать все матчи — но за много миллионов в год. Но настоящий спортсмен никогда не будет к такому готов.
— Даже если ты куда-то поехал и все пошло вообще не так, и вообще все плохо, и вообще ты закончил — так ты же заработал уже себе на жизнь, о чем переживать? У тебя в жизни уже все хорошо и, как минимум, на жизнь с хлебом, маслом и икрой тебе будет хватать и дальше?
— Спортсмен не готов на это. У спортсмена есть жажда выигрыша. Отсюда и идет стремление побеждать. А не из-за денег.
— Окей, продолжим с твоими цитатами: «Один тренер мне сказал, что 99 процентов людей в хоккее ничего не понимают в игре вратарей». Тебя когда-нибудь задевало отношение хоккейных людей к тебе?
— Нет, была такая история, когда я много читал, что обо мне пишут, и сильно переживал из-за этого. И тогда тренер мне сказал, что даже те люди, которые работают с тобой в хоккее — и то они не понимают всех нюансов вратарской игры. А те, кто пишут — тем более.
— А как ты считаешь, если в команде есть «железный» первый номер, такому вратарю можно давать больше свободы? Самому решать, сколько тренироваться и как?
— Лед — нет, даже не обсуждается. Если устал — ну, позови третьего вратаря, пусть заменит тебя, но уходить самому со льда — нельзя. А в зале, я считаю, вратарь может тренироваться сам — тут уже есть своя специфика.
— Вспомнишь самую сложную игру, которую пришлось начинать на скамейке и потом менять партнера?
— Нет, на замену всегда легко выходить. Только если счет не 0:0.
— А первый матч за «Ак Барс» против Магнитогорска, когда ты в конце вышел? Тебе ведь 16 лет всего было.
— А, да... Ну, я сыграл секунд 40 в конце. Норонен подъехал к скамейке, а нельзя же просто так, и судья сказал: «Либо меняйся, либо две минуты». Пришлось мне выходить.
— Были броски?
— Ну, может один. Помню, наши на проброс кидают — а тогда еще можно было меняться после проброса — эти ловят, то ли есть проброс, то ли нет. Мне со скамейки один кричит: «Беги!», другой: «Стой!», я не знаю, что делать. Такие моменты были.
— Чем занимаешься обычно, когда на скамейке приходится сидеть?
— Да ничем. Поприкалываться могу с врачом или еще с кем-нибудь (смеется). Так, за игрой наблюдаю. Если игра неинтересная — сидишь, скучно.
— Ты можешь себе позволить сам поехать меняться, если не идет игра?
— Нет. Никогда в жизни так не делал.
— А в рутине игрового дня есть какие-то особенные вещи у тебя?
— Нет, ничего особенного. Проснулся, покатался, съел на обед макароны с курицей.
— Если твои клюшки кто-нибудь переставит без спроса?
— Вообще без разницы. Не обращаю внимание на такие вещи.
— Я сделал такое наблюдение, что чуть ли не каждый вратарь за свою карьеру обязательно делает три вещи. Первое — выходит на лед в чехлах...
— У меня вообще их нет, так что это не ко мне — я на тупых лезвиях играю, мне вообще без разницы (смеется).
— ... второе — пропускает из-за красной линии ...
— Пропускал в Хабаровске.
— ... и третье — лажает на выходе за ворота.
— Я налажал вот недавно — в игре с Омском. Первый раз в карьере. Остановил шайбу за воротами, Альберту отдал пас — а его там и не было (смеется).
— Еще такая история бывает — хорошо, что редкая — но вот мимо тебя не прошло. Азеведо тебе шайбой маску пробил. Помнишь этот момент в деталях?
— Конечно.
Он бросил, попал, я глаз открываю — он не видит. Кровью все налилось. Думал, все, ослеп.
Дней пять пропустил потом, пока синяк не ушел. У меня маска эта дома так и стоит с шайбой внутри — она не вытаскивается.
— Слышал от одного вратаря — «бросков много, голова-то одна». Может, лучше увернуться лишний раз?
— После того, как Ази мне попал в голову, у меня очень большая проблема была — я начал бояться шайбу. Я понимал, что если я этот страх не переборю — я точно закончу с хоккеем. Я психовал, я не знал, что делать, понимал, что так не пойдет. Любой бросок — и я боюсь, что мне опять прилетит. Но я заставлял себя садиться на колени под каждый бросок, и со временем это ушло.
— Обратил внимание на такую интересную деталь в твоем внешнем виде. Везде, где есть изображение персонажа с глазами — на одной из масок, которая была у тебя давно еще в Казани, на ловушке, на бейсболке — эти глаза заклеены хоккейной лентой. Это как-то связано с исламом?
— Нет, не связано. Просто убираю глаза. Это уже как привычка. Могу и без этого выйти — у меня есть ловушка, где не заклеена такая картинка — нет проблем.
— А ты когда-нибудь в хоккейных кругах сталкивался с непониманием из-за каких-то моментов, которые вынужден соблюдать в силу своей веры?
— Нет, никогда. У нас все абсолютно нормально к этому относятся.
— Альберт Яруллин как-то в интервью рассказывал, что в поездках приходится от мяса отказываться...
— Да, потому что халяльного почти никогда нет. Мы рыбу едим, рыба — всегда халяль.
— Это не создает никаких сложностей с точки зрения правильного питания для спортсмена?
— Нет, абсолютно никаких. В рыбе еще больше ценных элементов, чем в курице.
Тем более всегда есть палочка казы с собой — конины, поэтому проблем нет (смеется).
— Я видел, ты на игру всегда приезжаешь с термосом. Что внутри?
— Мате. Сейчас редко пью, но прикольная штука, кстати. Футболисты часто пьют.
— А его же заваривают в специальной такой кружке — калебасе? Месси такой пьет?
— Да, да. Это такой травяной напиток, тонизирует, концентрацию дает, восстанавливает организм после тяжелых нагрузок.
— Много было искушений, когда в твою жизнь пришли большие деньги?
— Мне, верующему, легче. Куда мне тратить? И большие деньги — это сколько?
— Такие, которые тебе было потом жалко. Если ты куда-то не туда потратил.
— Я очень долго хотел себе часы хорошие купить, дорогие. Чуть не купил после того, как выиграли Кубок. А потом мне стало жалко на это деньги тратить, подумал: «Ну и зачем мне часы? Все равно их носить не буду» У меня есть дома эти, как они называются... Эппл Вотч. Пульс показывает. Кто-то кайфует от часов — я не кайфую, мне без разницы. Шмотки — мне тоже без разницы. Это вещи, что они дадут тебе? У меня есть джинсы, есть один костюм — свадебный — если надо куда-то сходить, могу его надеть. А наряжаться, чтобы кто-то сказал: «Смотри, какой красавчик идет»... Не в этом дело, не в одежде.
— Это не сразу пришло, наверное? Когда тебе лет 20 было, было же по-другому?
— Да, тогда охота было. Но годам к 25 стал спокойно к этому относиться.
— Сколько тебе было лет, когда ты почувствовал себя взрослым?
— Когда родился ребенок. В 28 лет.
— Хоккейная раздевалка сейчас и десять лет назад отличается?
— Уже нет такого разделения на «старичков» и «молодых». Все общаются. Все более-менее на равных.
— Молодым советы даешь?
— Только о том, что нужно приходить раньше и работать больше. А учить жизни другого человека — тем более чьего-то ребенка — я не вправе. Надеюсь, что у каждого в жизни есть близкие люди, которые подскажут, что делать.
— На чемпионском шлеме у тебя есть надпись на арабском — я так понял, это аят из Корана?
— Это свидетельство, которое трижды произносит человек, когда принимает ислам. «Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и пророк Мухаммед его посланник».
— А есть какое-то место из Корана, которое ты можешь процитировать, как самое важное — или определяющее — для тебя в жизни?
— Коран — это руководство для жизни, я не могу выделить что-то одно, я просто следую — даже не следую, а только стараюсь следовать — тому, что там написано. По мне не надо судить мусульман — я не пример, я только стараюсь жить правильно. И вообще, не нужно судить ислам по людям.
Какое качество в людях ты ценишь больше всего?
Доброту и честность.
Какое качество характера ты считаешь необходимым для того, чтобы быть топовым вратарем?
Спокойствие в экстренных ситуациях.
Что для тебя неприемлемо в твоей профессии?
Идти через головы.
Какой технический элемент и в чьем исполнении вызывает у тебя восхищение?
Сэйв Василевского ловушкой у себя за спиной.
Самый сильный вратарь, против которого ты играл в КХЛ?
Кошечкин и Сорокин.
Какое правило ты бы убрал из хоккея?
Две минуты за тренерский запрос, если не угадал.
Какое правило ты бы добавил в пользу вратарей?
Никакое. И так нормально.
Лучший стадион, на котором ты когда-либо играл?
«Татнефть-Арена».
Самая запоминающаяся игра, которую ты выиграл?
Финал Кубка Гагарина, пятая игра с ЦСКА.
Сэйв, который ты будешь помнить всю жизнь?
За «Ак Барс» против «Йокерита», когда играли «3 на 5». Не могу объяснить, надо просто посмотреть.
Видео мы обязательно добавим, но всегда интересно, как вратарь рассказывает о том, как сделал сэйв?
Да просто «на шару». Такие все время «на шару» (смеется).
Интервью с Эмилем Гариповым в городе трудовой доблести Челябинске для вас записал Михаил Фрунзе и запечатлел Андрей Чудаев.
В оформлении использованы фотографии ХК «Трактор», ХК «Ак Барс» и Фотобанка КХЛ.